Константинов крест [сборник] - Семён Данилюк

— Да, неприятно такое узнать.

— Не о том я! — Ксюша отчего-то рассердилась. — Не сходится! Павел в ту последнюю ночь поехал к любовнице. Это я точно поняла. Но Оленька-то ночевала у меня. Понимаешь? А раз его любовницей была она, значит?..

Боясь потерять мысль, она требовательно поглядела на Анхеля.

— Значит, пригласила к себе и специально ушла, чтоб обеспечить алиби, — закончил за нее Анхель. — Но тогда кто?

— Голутвин! — объявила Ксюша. — В свое время Оленька мне намекала, что зацепила его, и вроде даже он из-за нее из семьи уходить собрался. Ну, насчет «уходить», понятно, врала по своему обыкновению. Но то, что крутила и была на содержании, — вполне возможно. Она ему и насчет кредита могла рассказать.

— Но откуда она сама?..

— От Сапеги, конечно, — опережая недоуменный жест Анхеля, Ксюша отмахнулась. — Да всё они про кредит знали. Что Сапега, что Мазин. И что получил, и что обналичил. Это они на следствии врали, боялись, чтоб на них не подумали. А Сапега что сам знал, то и Оленьке сливал. А та, получается, — Голутвину. Дальше, думаю, просто. Назначила Павлу свидание, где вместо нее голутвинские его поджидали. Такой вот сексуальный вечерок у Пашки выдался.

Ксюша потерла лобик.

— Вроде, на этом сходится.

— Не слишком ли мудрёно? — усомнился Анхель. — Деньги-то, как мы знаем, лежали в директорском сейфе. Разве чужой смог бы незамеченным через охрану?..

— О! Тут и вовсе говорить не о чем! Охрана — одно название. Через забор в десятке мест перемахнуть можно. Особенно к ночи, когда заводоуправление пустое.

— Но — мотив? — напомнил Анхель. — После уступки Павлом акций завод всё равно переходил к Голутвину. Так зачем же у себя собственные деньги воровать?

— Да всё затем же! — сердясь на его непонятливость, вскрикнула Ксюша. — Они ж специально организовали, чтоб на Пашку подумали! На убитого кражу кредита списали и под этим предлогом всё у меня отобрали! Коттедж, таунхаус, машину, — ты подсчитай! За это и убили.

Ксюша снизу вверх заглянула в лицо спутнику.

— Возможно, и так, — кисло согласился он. — Но…

— Да, теперь не докажешь, — тяжко согласилась Ксюша. — Теперь уж никому и ничего не докажешь. Павла нет, и всем всё до звезды!

Она закрутила головой:

— А где Рашья?

Девочки нигде не было.

Анхель и Ксюша побежали в ближайший, Алтынный переулок. Тот самый, где стоял таунхаус, в котором Ксюша с мужем жили перед его гибелью.

Рашья стояла возле калитки их бывшего дома и беспомощно теребила незнакомый замок.

Ксюша повернулась к спутнику.

— И что скажешь? — она облизнула пересохшие губы. — Про наш адрес тоже ты ей рассказывал?

— Называл. Алтынный переулок, дом…

— Да? И карту местности учил считывать? …Рашья, детка, прочти на табличке, какая это улица.

Малышка послушно подошла к указателю, старательно вгляделась в неведомые буквы. Беспомощно повела плечиками.

— Ну? — Ксюша требовательно обернулась к спутнику. — Что еще соврем?

— Я ж говорил, — у нее прозрения. Вроде как экстрасенсорный дар, — потерянно забормотал Анхель. — Может, с ее помощью выясним относительно смерти Павла.

— Угу. По следу, что ли, ребенка пустим? Вроде поисковой собаки? Нечего сказать, хорош дядя. Пошли домой, трепло!

Ксюша почувствовала невиданную, необоримую усталость.

С Анхелем в ее жизнь пришла тайна — жуткая в своей непостижимости.

В доме она потрепала по щечке Рашью и, демонстративно игнорируя потерянного Анхеля, ушла к себе. Не раздеваясь, уселась тяжело на край кровати и охватила голову, пытаясь свести в цельную картинку калейдоскоп обрушившихся событий и впечатлений.

— Айвари! Айвари! — донесся из-за стенки плачущий детский голосок.

Ксюша метнулась в проходную комнату. Из кухоньки выбежал Анхель.

Малышка в ночной рубашонке сидела на скомканной простыне, сжав ручками виски.

— Иди ко мне, солнышко! — Ксюша протянула руки, и Рашья с радостью прижалась к ней потненьким тельцем.

— Опять болит, — пожаловалась она подошедшему Анхелю. Горячо зашептала. — Мне страшно, дада. Эти люди! Они говорят, а я наперед знаю, что скажут. Будто я их давно знаю. И будто так было раньше! Я к маме хочу!

— Кто такая Айвари? — шепнула Ксюша.

— Ее мать, — слова сами сорвались с губ Анхеля. Глаза Ксюши округлились.

— Да, мать! — с отчаянием завравшегося подтвердил он. — И моя сестра. Приняла индуизм, получила индийское имя. Все так делают.

Ксюша понятия не имела, что и как делают в Индии. Но улавливать фальшь в голосе со времени гибели мужа не разучилась.

Глаза ее сузились. Шальная мысль взбрела в Ксюшину голову.

— Скажи-ка, малышка, — стараясь выглядеть беззаботной, нагнулась она над девочкой. — Вот тебе кажется, будто всё про нас знаешь. А, к примеру, какие у меня на теле есть родинки? А? То-то!

Она торжествующе дунула в детскую щечку.

— А вот и знаю. У тебя на попе крупная родинка, — припоминая, важно сообщила девочка. — И потом вот тут, — она ткнула пальчиком в правую подмышку. — А на спине ты вырезала. Потому что на корешке висела и задевала.

Ксюшу прошиб пот. Пальцы сами собой впились в слабые детские ручки.

— Откуда знаешь? Откуда?! Ты подглядывала за мной? Подглядывала, да?! Признавайся же!

Перепуганная Рашья заплакала. Это привело Ксюшу в чувство.

— Ну, ну, маленькая! Всё, всё. Глупая тетя больше не будет. Успокойся и спи. Пожалуйста!

Нежность к беспомощному, страдающему созданию заполнила ее. Отложив на потом все объяснения, она принялась ходить по комнате, баюкая малышку на руках, мурлыча что-то в ушко. Плач прервался, дыхание выровнялось. Девочка забормотала, устраиваясь на руках, засопела и уснула.

Ксюша нехотя переложила ее на кровать, заботливо подоткнула одеяло.

Анхель с побитым видом ждал у стола.

— Может, соизволишь наконец объясниться? — потребовала Ксюша. — И не начинай опять про мать — русскую индусску… Тоже, знаешь, не дурочка с переулочка. Я же видела, она в жилу говорит. У самой, как в глаза глянула, — когти по сердцу. Будто и про меня всё знает.

— Ксюшенька, но что я еще могу? — страдальчески залепетал Анхель. — Ведь в самом деле — дар у нее.

— И у тебя? Павла моего отродясь не видел. Голову даю — не видел! Откуда тогда? Не мучь! Ведь рехнусь!

— Видел! Сколько раз видел, — обрадованно всполошился Анхель. — Правду говорю!

Мысль, что говорит правду, добавила голосу страстности и убедительности.

Ксюша беспомощно разрыдалась. От тщательно выстроенной прелести лица не осталось и следа. Слезы смыли всё. Сквозь косметику проступили бурые пятна, рот перекосился. Сама знала, что сделалась некрасивой. Но остановить поток слез не могла.